Тео скривил тубы, и ей понравилось, что он настолько владеет собой. Ему почти удалось улыбнуться. Ну и выдержка у парня. Несмотря ни на что. Только он чересчур много моргает. Никогда прежде она не видела, чтобы он столько моргал.

— Я сделал это не только из-за денег.

— Тебя прижали?

Ему снова почти удалось выдавить из себя улыбку. Но это была, скорее, сардоническая гримаса. В общем-то, безнадежная.

— Представь себе.

— Понимаю.

— Ты правда понимаешь?.. — Тео, нахмурившись, мысленно проанализировал это слово, пытаясь понять, не сулит ли оно ему чего-нибудь хорошего. — Да, может быть. Либо ты, либо я.

Ты или я, повторила про себе Тереса. Но он забывает о других: о докторе Рамосе, Фариде Латакии, Альберто Рисокарпасо… Обо всех, кто верил ему и мне. О людях, за которых мы в ответе. О десятках преданных людей. И об одном Иуде.

— Ты или я, — повторила она вслух.

— Вот именно.

Поте Гальвес, казалось, слился с тенями переборок, и они с Тео спокойно смотрели в глаза друг другу. Обычный разговор. Ночью. Не хватает лишь музыки и бокалов. Такая же ночь, каких было много у них.

— Почему ты не пришел и не рассказал мне?.. Мы бы могли найти какое-нибудь решение.

Тео покачал головой. Теперь он сидел на краю койки, спустив ноги в носках на пол.

— Иногда все становится слишком сложным, — просто ответил он. — Человек запутывается, окружает себя вещами, которые становятся необходимыми. Мне дали возможность выйти, сохранив то, что я имею… Начать с чистого листа.

— Да. Думаю, это я тоже могу понять.

Это слово — понять, — казалось, снова промелькнуло в мозгу Тео предвестником надежды. Он смотрел на нее очень внимательно.

— Я могу рассказать тебе то, что ты хочешь знать, — сказал он. — Не будет нужды меня…

— Допрашивать.

— Да.

— Тебя никто не будет допрашивать, Тео.

Он все вглядывался в нее, ища признаков надежды, анализируя каждое ее слово. Потом снова заморгал.

Быстро глянул на Поте Гальвеса и вновь устремил глаза на нее.

— Весьма хитроумно… сегодняшнее, — осторожно проговорил он наконец. — Использовать меня, чтобы навести их на пустышку… Мне и в голову не приходило… Это был кокаин?

Разведка, подумала она. Он еще не отказался от мысли пожить еще немного.

— Гашиш, — ответила она. — Двадцать тонн.

Тео сидел, обдумывая. Его губы снова изогнулись в слабой попытке изобразить улыбку.

— Раз ты мне все рассказала, полагаю, ничего хорошего мне это не сулит, — резюмировал он.

— Это точно. Не сулит.

Тео больше не моргал. Он по-прежнему вглядывался в нее, силясь отыскать какие-то важные для себя знаки — ему одному известно, какие. Мрачно. Если ты не можешь прочесть ничего в моем лице, подумала она, если не понимаешь, почему я молчу о том, о чем молчу, и слушаю то, что тебе еще нужно сказать мне, значит, все то время, которое ты провел рядом со мной, ничему тебя не научило. Ни ночи, ни дни, ни разговоры, ни молчание. Только тогда скажи мне, куда ты смотрел, обнимая меня, скотина. Хотя, быть может, в тебе больше мужской породы, чем я думала. Если так, клянусь тебе, это меня успокаивает. И радует. Чем больше настоящей мужской породы в тебе и во всех, тем больше это меня успокаивает и радует.

— Мои девочки, — вдруг прошептал Тео.

Казалось, он наконец-то понял — как будто до этого представлял себе и другие варианты развития событий.

— У меня же две девочки, — повторил он, как во сне, глядя на Тересу и не видя ее. В слабом свете каютной лампочки его щеки казались более впалыми: два продолговатых черных пятна от скул до челюстей. Он больше не походил на испанского надменного орла.

Тереса глянула на бесстрастное лицо Поте Гальвеса. Ей доводилось читать истории о самураях: когда кто-нибудь один делал себе харакири, друг добивал его, чтобы не дать ему потерять самообладание. Чуть сощуренные глаза киллера, ловящие каждый жест хозяйки, лишь подчеркивали ассоциацию. Жаль, подумала Тереса. Самообладание. Тео держался хорошо, и мне хотелось бы видеть его таким до самого конца. Вспоминать его таким, когда будет больше нечего вспомнить, если я сама останусь в живых.

— Мои девочки, — снова повторил он.

Его голос звучал глухо и слегка дрожал, точно внезапно озяб. Невидящие глаза, устремленные в никому не ведомую точку. Глаза человека, который уже далеко, уже мертв. Мертвая плоть. Она знала ее крепкой, твердой. Она наслаждалась ею. А теперь это была мертвая плоть.

— Перестань, Тео.

— Мои девочки.

Бывает же такое, удивленно подумала Тереса. Твои девочки — сестры моего сына или, может, станут ими, если через семь месяцев я все еще буду дышать. А мне наплевать на то, что во мне. И точно так же мне наплевать на то, что оно еще и твое, и что ты уходишь, даже не зная, и незачем, черт побери, тебе о нем знать. Она не чувствовала ни жалости, ни печали, ни боязни. Лишь такое же безразличие, как к тому, кого носила в утробе. А еще ей хотелось скорее положить конец этой сцене, как, бывает, хочется покончить с каким-либо неприятным делом. Корабль, который отчаливает, сказал Олег Языков. Ничего не оставляя позади. В конце концов, подумала она, это они привели меня сюда. В это место, к этим мыслям. Все они: Блондин, Сантьяго, дон Эпифанио Варгас, Кот Фьеррос, сам Тео. И даже Лейтенант О’Фаррелл. Тереса посмотрела на Поте Гальвеса, и он ответил взглядом своих прищуренных, выжидающих глаз. Это ваша игра, подумала Тереса. В которую вы играли всегда, а я просто меняла доллары на улице Хуарес. Я никогда не рвалась прыгнуть выше головы. Не я выдумывала ваши идиотские правила, но в конце концов мне пришлось усвоить их. Тереса поймала себя на том, что начинает злиться, и поняла: в таком состоянии она не должна делать того, что еще осталось сделать. Поэтому, опустив голову, мысленно сосчитала до пяти, чтобы успокоиться. Потом медленно, едва заметно кивнула. Поте Гальвес достал из-за пояса револьвер и потянулся к лежащей на койке подушке.

Тео еще раз прошептал «мои девочки», а потом этот шепот перешел в долгий стон, похожий на протест, или на упрек, или на рыдание. Или, может, на все сразу вместе. Направляясь к двери, она заметила, что его расширенные глаза по-прежнему устремлены в какую-то отдаленную точку, и поняла, что он не видит ничего, кроме темного, наполненного тенями колодца, к краю которого его толкают. Тереса вышла в коридор. Лучше бы он успел надеть ботинки, подумала она. Не дело мужчине умирать в одних носках. Она услышала приглушенный выстрел в тот момент, когда взялась за перила трапа, чтобы подняться на палубу.

За спиной послышались шаги киллера. Не оборачиваясь, Тереса ждала. Подойдя, он облокотился рядом на мокрый планшир. На востоке едва начинала брезжить светлая полоска, огни берега все приближались; точно на севере то вспыхивал, то гас маяк Эстепоны. Тереса натянула на голову капюшон. Становилось холодно.

— Я вернусь, Крапчатый.

Она не сказала, куда. Излишне. Массивная фигура Поте Гальвеса чуть ниже наклонилась над планширом.

Киллер молчал и думал. Тереса слышала его дыхание.

— Настала пора свести старые счеты.

Он молчал. Наверху, на капитанском мостике, подсвеченные бортовыми огнями, вырисовывались два силуэта: капитан и вахтенный матрос. Глухие, немые и слепые. Отрешенные от всего, кроме своих приборов.

Они получали достаточно, чтобы их не касалось ничто из происходящего на корме. Поте Гальвес по-прежнему стоял, наклонившись, глядя на шумящую внизу черную воду.

— Вы, хозяйка, всегда знаете, что делаете… Но, сдается мне, это может плохо обернуться.

— Прежде я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Он растерянно провел рукой по волосам:

— Да что вы, хозяйка… Одна?.. Вы уж не обижайте меня.

В его голосе прозвучала настоящая боль. И упрямство. Некоторое время оба стояли, глядя на мерцающий вдали свет маяка.

— Нас могут скрутить обоих, — мягко сказала Тереса. — Крепко скрутить.