— Я постепенно остаюсь одна, Олег.

Она тихо стояла перед ним, и прибой с каждым откатом вымывал песок у нее из-под ног. Языков улыбнулся дружелюбно, чуть отстраненно. Печально.

— Как странно, что ты это говоришь. А я думал, ты всегда была одна.

Глава 15

Есть у меня на родине друзья, которые меня как будто любят

Судья Мартинес Прадо оказался несимпатичным типом. Я разговаривал с ним в последние дни моей изыскательской работы: двадцать две минуты малоприятной беседы в его кабинете в здании Национального суда. Он согласился принять меня с большой неохотой и лишь после того, как я переслал ему объемистый отчет о состоянии моего расследования. Разумеется, там фигурировало и его имя. Плюс огромное количество другой информации. Я предложил ему то же, что и другим: посотрудничать со мной удобным для себя образом или остаться, так сказать, за пределами. Он решил посотрудничать, но придерживаться собственной версии фактов. Приезжайте, и поговорим, сказал он в конце концов, когда мне удалось добраться до него по телефону. Я приехал в Национальный суд; Прадо сухо подал мне руку, и мы уселись за его рабочий стол (он со своей стороны, я со своей), под знаменем и портретом короля на стене. Судья был небольшого роста, коренастый, с седой бородой, которая не совсем прикрывала шрам, пересекавший левую щеку. Совершенно не похож на тех блестящих судей, что появляются на телеэкранах и фотоснимках в газетах. Серый и ухватистый, говорили о нем. Невоспитанный. Шрам был последствием давнего эпизода: колумбийские киллеры, нанятые галисийскими наркомафиози. Может, именно этот шрам так испортил его характер.

Разговор начался с последних событий вокруг Тересы Мендоса: что привело ее к нынешней ситуации и какой оборот примет ее жизнь в ближайшие недели, если только ей удастся сохранить эту жизнь.

— Мне об этом ничего не известно, — сказал Мартинес Прадо. — Я не имею дела с будущим людей — разве что когда удается обеспечить им тридцатилетний срок. Мое дело — прошлое. Факты и прошлое. Преступления. А преступлений за душой у Тересы Мендоса хоть отбавляй.

— В таком случае, полагаю, вы разочарованы, — заметил я. — Столько лет труда — и все впустую.

Это была моя месть за его нелюбезный прием. Он взглянул на меня поверх очков, сидевших на кончике носа. Что-то не похож он на счастливого человека, подумал я. Во всяком случае, на счастливого судью.

— Она была у меня в руках, — сказал он.

Сказал и замолчал, словно прикидывая, насколько правомерны эти слова. У серых и ухватистых судей тоже есть какие-то чувства, подумал я. Свое тщеславие. Свои разочарования. Она была у тебя в руках, но теперь ее там нет. Она просочилась у тебя сквозь пальцы и теперь у себя на родине, в Синалоа.

— Сколько времени вы следили за ней?

— Четыре года. Долгая работа. Нелегко было собрать факты и доказательства ее причастности. У нее была великолепная инфраструктура. Очень умно выстроенная. Повсюду механизмы безопасности, тупики. Ломаешь одно звено — на том дело и кончается. Совершенно невозможно отследить ходы наверх.

— Однако вам ведь удалось это сделать.

— Да, — согласился Мартинес Прадо, — но лишь частично. Потому что не хватило времени и свободы действий. Эти люди имели связи в определенных кругах, в том числе среди политиков. — В том числе в его собственном, судьи Мартинеса Прадо, окружении. Это позволило Тересе Мендоса заранее узнать о нескольких готовящихся ударах и предотвратить их. Или свести к минимуму их последствия. — В данном случае, — прибавил судья, — все шло хорошо. И у меня, и у моих помощников. Еще чуть-чуть — и вся эта долгая терпеливая работа увенчалась бы успехом. Четыре года мы плели паутину, — сказал он. — Четыре года. И внезапно все кончилось.

— Правда, что на вас оказало давление Министерство юстиции?

— Это неуместный вопрос. — Он откинулся на спинку кресла и недовольно воззрился на меня. — Я отказываюсь отвечать.

— Говорят, на вас нажал сам министр по договоренности с мексиканским посольством.

Он поднял руку. Каким-то очень неприятным жестом. Властную руку — руку судьи при исполнении служебных обязанностей.

— Если вы будете продолжать в этом духе, — предупредил он, — этот разговор закончится. На меня никто и никогда не оказывал давления.

— Тогда объясните мне, почему, в итоге вы так ничего и не предприняли против Тересы Мендоса.

Несколько мгновений он обдумывал мой вопрос — возможно, чтобы решить, не заключается ли в слове «объясните» неповиновения. Но в конце концов решил оправдать меня. In dubio pro reo [77] . Или что-то в этом роде.

— Я уже говорил вам, — ответил он наконец. — Мне не хватило времени, чтобы собрать достаточно материала.

— Невзирая на Тео Альхарафе?

Он опять сурово воззрился на меня. Ему явно не нравился ни я сам, ни мои вопросы, и это, разумеется, не помогало делу.

— Все, что связано с этим именем, является конфиденциальной информацией.

Я позволил себе слегка улыбнуться. Да ну же, судья. Мы чересчур далеко зашли, чтобы отступать.

— Ведь это уже не имеет значения, — сказал я. — Полагаю.

— Для меня имеет.

Я немного подумал.

— Я предлагаю вам соглашение, — объявил я вслух. — Я не касаюсь Министерства юстиции, а вы мне рассказываете об Альхарафе. Договор есть договор.

Пока он размышлял, я сменил свою улыбку на просительное выражение.

— Согласен, — наконец произнес он. — Но некоторые подробности я оставлю при себе.

— Правда, что вы предложили ему неприкосновенность в обмен на информацию?

— На этот вопрос я отвечать не буду.

Плохое начало, подумал я. И, задумчиво покивав, возобновил расспросы:

— Уверяют, что вы здорово прижали его. Собрали на него большое досье, а потом сунули эту папку ему под нос. И что это никак не касалось контрабанды наркотиков Говорят, вы зацепили его на налогах.

— Возможно.

Он бесстрастно смотрел на меня. Ты излагаешь, я подтверждаю. И не проси у меня большего.

— «Трансер Нага»?

— Нет.

— Ну, судья… Проявите любезность. Вы же видите, я веду себя паинькой.

Он снова задумался. А потом, судя по всему, решил: в конце концов, я же согласился пообщаться с этим писакой. А в этом пункте все более или менее ясно, и он закрыт.

— Признаю, — заговорил он, — что мы никогда не могли даже близко подступиться к предприятиям Тересы Мендоса, хотя знали, что более шестидесяти процентов наркотиков, поступающих в Средиземноморье, проходит через ее руки… Сеньор Альхарафе прокололся на том, что касалось его собственных денег. Использовал средства в своих целях — вкладывал, переводил. У него имелись счета в иностранных банках. Пару раз его имя всплывало в связи с кое-какими не вполне ясными сделками за границей. Короче, материал был.

— Говорят, у него была собственность в Майами.

— Да. Насколько нам было известно, дом площадью в тысячу квадратных метров, который он тогда только что приобрел в Корал-Гейблз, с кокосовыми пальмами и собственной пристанью, и роскошная квартира в Коко-Плам — месте, где любят бывать адвокаты, банкиры и брокеры с Уолл-стрит. Все это происходило, по-видимому, за спиной у Тересы Мендоса.

— Кое-какие запасы на черный день.

— Можно и так сказать.

— А вы ухватили его за задницу. И напугали.

Он снова откинулся на спинку кресла. Dura lex, sed lex [78] .

— Это недопустимо. Я не собираюсь выслушивать от вас подобные выражения.

Я почувствовал, что начинаю терять терпение. Вот же олух царя небесного.

— Тогда переведите это для себя по своему усмотрению.

— Он решил сотрудничать с правосудием.

Вот так просто.

— В обмен на?..

— Ни на что.

Настал мой черед воззриться на него. Своей бабушке. Расскажи это своей бабушке. Что Тео Альхарафе рисковал своей шкурой просто так, из любви к искусству.