Снаружи, из сада и от бассейна, сквозь шторы сочился свет, позволяя различать смятые простыни, бутылку и стакан на тумбочке у кровати, собственные руки, подносящие к губам одну за другой приправленные гашишем сигареты.

И, шевеля губами, повторяя слова песни, она думала: так кто же я, что же я такое теперь? Какой меня видят другие? И дай-то Бог, чтобы они видели меня только издали. Как, черт побери, это называется? Ах да — потребность в мужчине.

Ну что ж, куда от этого денешься. Влюбиться. Вот уж нет так нет. Я свободна — да, может, вот это подходящее слово, хотя и слишком уж напыщенное, чрезмерное.

Ведь я даже к мессе перестала ходить. Она взглянула вверх, на темный потолок, и не увидела ничего. «Мне подают последний мой стакан», — пел в это время Хосе Альфредо, и она подпевала ему. Ну нет. Сейчас я прошу только одного: чтобы еще раз сыграли «Ту, что ушла».

Она снова вздрогнула. На простынях, рядом с ней, лежала оторванная половинка фотографии. Как холодно быть свободной.

Глава 11

Я не умею убивать, но научусь

На окраине Галапагары, городка неподалеку от Эскориала, расположены казармы жандармерии: тесно прижавшиеся друг к другу домики для семей жандармов и здание побольше для офицеров. Дальше вздымаются заснеженные серые горы. А как раз перед казармами — забавные парадоксы случаются в жизни — стоят вполне приличного вида сборные дома, заселенные цыганами, и обе общины, невзирая на старые лоркианские темы об Эредиа, Камборьо и парах жандармов в лакированных треуголках [62] , поддерживают между собой вполне добрососедские отношения.

Предъявив паспорт у ворот, я оставил машину на охраняемой стоянке, и высокая светловолосая дежурная (даже лента, стягивавшая хвост ее волос под кепи, была зеленой) провела меня в кабинет капитана Виктора Кастро — маленькую комнатку с компьютером на столе и испанским флагом на стене, рядом с которым висели, наподобие трофеев, старый маузер «корунья» 1945 года и автомат Калашникова.

— Могу предложить вам только ужасный кофе, — сказал капитан.

Я согласился, и он сам принес мне его из кофеварки в коридоре, помешивая бурую жидкость в пластиковом стаканчике пластмассовой ложечкой. Содержимое стаканчика и правда имело мало общего с кофе. Капитан же Кастро, серьезный, с четкими словами и движениями, безупречно аккуратный в своей зеленой гимнастерке, с седыми, подстриженными бобриком волосами и начинающими седеть усами в стиле капитана Алатристе [63] , стал мне симпатичен с первой же минуты, когда встретил меня прямым и искренним взглядом и таким же рукопожатием. У него было лицо честного человека, и, возможно, это, среди других причин, побудило в свое время руководство поручить ему командование группой «Дельта-Четыре», которая действовала на Коста-дель-Соль и которую он пять лет возглавлял. По моим данным, честность капитана Кастро в конце концов стала причинять неудобства даже его начальству. Вероятно, именно потому мне и пришлось ехать к нему сюда, в этот богом забытый городишко, где под его началом находилось лишь три десятка жандармов (вообще говоря, это была лейтенантская должность), и именно потому мне стоило определенного труда — влиятельные знакомые, старые друзья — добиться от Главного управления жандармерии разрешения на эту встречу. Как философски заметил позже сам капитан Кастро, учтиво провожая меня до машины, правдолюбцы еще никогда и нигде не делали карьеры.

Об этой карьере мы и говорили, сидя за столом в его крохотном кабинете: он — со своими восемью разноцветными орденскими ленточками, пришитыми слева на гимнастерке, я — со своим кофе в пластиковом стаканчике. Или, чтобы уж быть совсем точным, мы говорили о том, как ему пришлось впервые заняться Тересой Мендоса в связи с расследованием убийства жандарма из Манильвы, сержанта Ивана Веласко; капитан — он очень осторожно выбирал слова — отозвался о нем как о военнослужащем сомнительной честности, тогда как другие люди, которых я расспрашивал раньше об этом человеке (и среди них бывший полицейский Нино Хуарес), характеризовали его как законченного сукина сына.

— Его убили весьма подозрительным образом, — пояснил капитан, — поэтому нам тоже пришлось немного поучаствовать. Некоторые совпадения — в том числе дело о Пунта-Кастор и гибель контрабандиста Сантьяго Фистерры — заставили нас связать убийство сержанта Веласко с выходом из тюрьмы Тересы Мендоса — Мексиканки. Это и привело меня к ней. Правда, доказать ничего не удалось, но со временем я, так сказать, специализировался на ней: наблюдение, видеозапись, прослушивание телефонных разговоров — согласно постановлению суда… Ну, вы знаете, как это бывает. — Он смотрел на меня так, будто само собой разумелось, что я знаю. — Моя задача заключалась не в борьбе с контрабандой наркотиков, а в том, чтобы изучить окружение Мексиканки. Тех, кого она подкупала: таких со временем набралось очень много. Банкиры, судьи, политики… Даже люди из моей собственной конторы: таможенники, жандармы и полицейские.

При слове «полицейские» я энергично закивал.

Ведь так интересно наблюдать за тем, кто наблюдает.

— Что за отношения были между Тересой Мендоса и комиссаром Нино Хуаресом? — спросил я.

Капитан мгновение поколебался, словно прикидывая цену и значимость каждого факта, о котором собирался говорить. Потом неопределенно пожал плечами:

— Я мало что могу рассказать вам, помимо того, что было в свое время в газетах… Мексиканка умудрилась пробраться даже в ОПКС. Хуарес в конце концов тоже стал работать на нее, как и многие другие.

Я поставил стаканчик на стол и остался сидеть так, чуть подавшись вперед.

— А вас она никогда не пыталась купить?

Молчание капитана Кастро стало неловким. Он без всякого выражения смотрел на стаканчик. На какой-то миг я испугался, что наш разговор окончен. Было очень приятно, кабальеро. Всего наилучшего.

— Я понимаю, как и что обстоит в жизни… — заговорил он наконец. — Я понимаю, хоть и не оправдываю, человека, который, получая небольшое жалованье, видит свой шанс, когда ему говорят: послушай, завтра, когда ты будешь в таком-то месте, смотри не в эту, а в ту сторону. А взамен он протягивает руку и получает пачку банкнот. Это вполне по-человечески. Каждый таков, каков он есть. Всем нам хочется жить лучше, чем мы живем… Только у одних есть какой-то предел, а у других — нет.

Он снова замолчал и поднял на меня глаза. Обычно я склонен сомневаться в людской непорочности, однако в этом взгляде я не усомнился. Хотя, разумеется, чужая душа — потемки. Но, как бы то ни было, мне и прежде говорили о капитане Кастро: один из трех лучших в своем выпуске, семь лет в Инчауррондо [64] , был добровольцем в Боснии, медаль «За заслуги» с красной ленточкой.

— Конечно, они попробовали купить меня, — продолжал он. — То был не первый и не последний раз. — Капитан позволил себе улыбнуться — мягко, почти снисходительно. — Даже в этом городишке иногда пытаются это сделать — конечно, не в таких масштабах. Окорок к Рождеству от строителя, приглашение на обед от советника… Я убежден, что каждый имеет свою цену. Может, моя была слишком высока. Не знаю. Могу только сказать, что меня им купить не удалось.

— Почему вы находитесь здесь?

— Это хорошее место. — Он невозмутимо смотрел на меня. — Спокойное. Я не жалуюсь.

— Говорят, Тереса Мендоса добралась даже до Главного управления жандармерии. Это правда?

— Об этом вам лучше спросить в Главном управлении.