— Отсутствуют, — был ответ. Тереса отключила телефон. Она смотрела на спину капитана, сидевшего перед панелью управления. Смотрела озабоченно. Вибрация мощных моторов, шум воды, удары волн, ночь, сомкнувшаяся вокруг, будто черная сфера — все это вызывало в памяти столько воспоминаний, хороших и плохих; но сейчас не время, решила она. Слишком многое поставлено на карту, слишком много нитей надо связать воедино. И каждый скачок катера на волнах, каждая миля, поглощаемая им со скоростью тридцать пять узлов, приближали ее к неизбежному решению всех этих дел. Тересе вдруг захотелось, чтобы этот бег без всяких ориентиров во тьме, где единственными светлыми точками были очень далекие огоньки земли или других судов, продолжался еще и еще. Продолжался бесконечно, чтобы можно было отодвинуть во времени все, что ей предстояло сделать, и оставаться здесь, словно повиснув между морем и ночью, в этой передышке на полпути, где нет ответственности за что бы то ни было, а есть только ожидание, и рев моторов за спиной, и резина бортов, упруго натягивающаяся при каждом прыжке, и ветер в лицо, и брызги пены, и темная спина мужчины, склонившегося над панелью управления, так напоминающая ей спину другого мужчины.

Других мужчин.

Это был час, такой же мрачный, как она сама. Она, Тереса. По крайней мере, именно так она ощущала ночь и саму себя. Небо, в котором лишь ненадолго появился тоненький серп месяца, а теперь не было ни его, ни звезд — только мрак, неумолимо наступающий с востока и уже готовый поглотить последнюю искорку носового огня «Холоитскуинтле». Тереса внимательно прислушивалась к своему иссохшему сердцу, а ее абсолютно спокойная голова подсчитывала и выстраивала по порядку, одну за одной, все еще не завершенные детали, как долларовые банкноты в пачках, с которыми она имела дело много веков назад на улице Хуареса в Кульякане — вплоть до того самого дня, когда рядом с ней затормозил черный «бронко», и Блондин Давила опустил окошко, и она, сама того не зная, вступила на долгий путь, в конце концов приведший ее сюда, в море неподалеку от Гибралтарского пролива, и запутавший в петли столь абсурдного парадокса. Она перешла через реку при высокой воде, со сбившимися на сторону вьюками. Или собиралась это сделать.

— «Синалоа», сеньора!

Восклицание вырвало Тересу из размышлений, заставило вздрогнуть. Черт побери, подумала она. Синалоа — как нарочно, именно в эту ночь, именно сейчас.

Капитан указывал на огни, которые быстро приближались за стеной брызг и силуэтами телохранителей, скорчившихся на носу. Яхта шла курсом на северо-восток — светлая, белая, стройная, окруженная отражениями своих огней, пляшущих на поверхности волн. Невинная, как голубица, подумала Тереса. Капитан заставил «Валиант» описать широкий полукруг и подвел его к кормовой платформе, где уже стоял наготове один из матросов. Прежде чем телохранители, уже направлявшиеся к Тересе, чтобы помочь, успели приблизиться, она, прикинув силу качки, поставила ногу на упругую резину и, воспользовавшись моментом, когда лодку в очередной раз качнуло к яхте, перепрыгнула на платформу. Не простившись с людьми в лодке, не оглядываясь, она пошла по палубе, разминая онемевшие от холода ноги, а матрос отдал швартов, и лодка с тремя мужчинами, выполнившими свою миссию, ушла, взревев мотором, к своей базе в Эстепоне. Тереса спустилась в каюту, пресной водой смыла соль с лица, закурила и налила в стакан на три пальца текилы. Она выпила ее залпом перед зеркалом в ванной. От крепости из глаз брызнули слезы. Тереса стояла с сигаретой в одной руке и пустым стаканом в другой, глядя, как капли медленно стекают по лицу. Ей не понравилось выражение этого лица; а может, оно принадлежало не ей, а той женщине, что смотрела на нее из зеркала: темные круги под глазами, спутанные, жесткие от соли волосы. И эти слезы. Они снова встретились, и та, другая, выглядела более усталой и постаревшей. Вдруг Тереса повернулась, вошла в каюту, открыла шкаф, где лежала ее сумка, достала кожаное портмоне со своими инициалами и долго смотрела на потрепанную половинку фотографии, которую всегда хранила там; приблизив руку со снимком к лицу, смотрела, сравнивая себя с молоденькой девушкой: широко распахнутые черные глаза, плечи обнимает, словно защищая, рука Блондина Давилы в рукаве летной куртки.

В кармане джинсов зазвонил телефон. Голос Рисокарпасо кратко, без лишних подробностей и объяснений, сообщил:

— Крестный отец детей заплатил за крещение. — Тереса потребовала подтверждения, и голос ответил, что никаких сомнений нет:

— На праздник прибыла вся семья. Только что подтвердили в Кадисе.

Выключив телефон, Тереса снова сунула его в карман. Ее опять затошнило. Алкоголь не сочетается с качкой. С тем, что она только что услышала, и тем, чему предстояло случиться. Она осторожно вложила фотографию в портмоне, затушила в пепельнице сигарету, рассчитала три шага, отделявшие ее от унитаза, и, спокойно пройдя это расстояние, опустилась на колени, чтобы извергнуть из себя текилу и остатки слез.

Еще раз умывшись и надев поверх свитера непромокаемую куртку, она вышла на палубу. Ее ждал Поте Гальвес — неподвижный черный силуэт у планшира.

— Где он? — спросила Тереса.

Киллер ответил не сразу. Как будто обдумывал свой ответ. Или хотел дать ей возможность подумать.

— Внизу, — сказал он наконец. — В каюте номер четыре.

Держась за тиковые перила, Тереса спустилась. В коридоре Поте Гальвес, пробормотав:

— Позвольте, хозяйка, — протиснулся вперед, открыл запертую на ключ дверь и, окинув каюту профессиональным взглядом, посторонился, пропуская Тересу. А сам, войдя следом, тут же запер дверь за собой.

— Недавно, — проговорила Тереса, — таможенники захватили «Лус Анхелиту».

Тео Альхарафе смотрел на нее пустым взглядом, словно издалека, словно происходящее не имело к нему никакого отношения. Суточная щетина на его подбородке отливала синевой. Он лежал на койке, одетый в мятые китайские брюки и черный свитер, в носках. Ботинки стояли рядом на полу.

— Напали на нее в трехстах милях к западу от Гибралтара, — продолжала Тереса. — Пару часов назад. Сейчас они ведут ее в Кадис… Они следили за ней от самой Картахены… Ты знаешь, о каком судне я говорю, Тео?

— Конечно, знаю.

У него было время, подумала она. Здесь, в каюте. Время, чтобы пораскинуть мозгами. Но он не знает, в какой момент ему был вынесен приговор.

— Но кое-чего ты не знаешь, — сказала Тереса. — «Лус Анхелита» идет пустая. Самое нелегальное, что они обнаружат, когда распотрошат ее, — пара бутылок контрабандного виски… Ты понимаешь, что это значит?

Тео застыл с полуоткрытым ртом, осмысливая услышанное.

— Приманка, — выговорил он наконец.

— Вот именно. А знаешь, почему я не сказала тебе раньше, что это судно всего лишь приманка?.. Мне было нужно, чтобы люди, которым ты передашь информацию, подумали то же самое, что и ты.

Он смотрел на нее точно так же, очень внимательно. Только кинул быстрый взгляд на Поте Гальвеса и снова воззрился на нее.

— Ты сегодня ночью провела другую операцию.

Он по-прежнему хорошо соображает, и я этому рада, подумала она. Я хочу, чтобы он понял, за что. Иначе, вероятно, было бы проще. Но я хочу, чтобы он понял. Черт побери. Мужчина имеет право на это. На то, чтобы ему не врали, за что. Все мои мужчины умирали, зная, за что они умирают.

— Да. Другую операцию, о которой ты не знал. Пока шакалы из таможенной службы потирали руки, беря на абордаж «Лус Анхелиту», и искали тонну кокаина, которого на ней никогда не было, наши люди делали дело в другом месте.

— Отлично спланировано… С каких пор ты знаешь?

Он мог бы отрицать, подумала она вдруг. Он мог бы все отрицать, протестовать, возмущаться, говорить, что я сошла с ума. Но он достаточно поразмыслил с тех пор, как Поте запер его здесь. Он знает меня. Он, наверное, думает: зачем терять время. Зачем.

— Давно. Этот мадридский судья… Надеюсь, ты заработал на этом. Хотя мне очень хотелось бы знать, что ты это сделал не ради денег.